– Подло это, понимаешь? – воскликнул Феликс, разгорячась. – Генконсулу Озарину было подано прошение о принятии «Монгугая» под советский флаг. Пока Глебов лежал при смерти, они устроили торжественный митинг и уплыли в Россию. Под крики «ура!»…

Коллор все понял как надо. Потрепал Феликса по плечу:

– Что Глебов, выжил?

Феликс кивнул:

– Я ему хотел табаку послать – не знал, что еще сделать… Он не принял: теперь с любой стороны ждет подвоха. Казаки затаились: никого, кроме доверенных людей, к себе не пускают.

– Кого они винят в отравлении? – спросил Коллор. – Твоего агента?

Феликс пожал плечами:

– Не знаю.

– А где он сейчас?

– Нигде. Уайер вчера меня вызвал – вместе с его делом. Велел уничтожить все бумаги: нет больше Рогова и никогда не было.

Джонни молчал. Феликс сам не знал, чего ждет от него: совета? доброго слова? Он извел себя: ему все чудилось, что он мог вовремя разгадать планы Уайера и не допустить случившегося.

– Джонни, – тихо позвал Феликс, – как служить в полиции, если твой начальник заодно с красными? Если он твоими руками убивает твоих же боевых товарищей? Получается, я продал себя за паршивое жалованье!

– Ты славный парень, Феликс, – сказал Коллор, вздохнув. – Не вини себя. Впредь будь осторожнее и умнее. Пошли работать: китайцам нельзя потрафлять. Мы, брат, тут как в осажденной крепости: чуть брешь в стене образуется – почитай, пропали.

«Славный парень»… Коллор там, в своем отделе, за опиумом охотился, а Феликс им торговал, да еще помогал Лемуану с переправкой оружия. А кто знает – куда оно шло? Может, китайцам-забастовщикам, а может, Теодору Соколову.

После провала дела Нины Купиной Лемуан смотрел на Феликса с едва скрытым презрением.

– Что ж ты даму мою начальству выдал? Ведь просили тебя обстряпать все потихоньку, чтобы Уайер ничего не пронюхал о налете фашистов! Теперь мне перед людьми краснеть по твоей милости.

Лемуан держал Феликса на крючке: одно слово – и его посадят, если не казнят. Феликс оправдывался, извинялся, перекладывал вину на кого-то другого. Не расскажешь же, что он струхнул тогда, в кабинете у Уайера. Что кругом был виноват – не продумал, как сделать все шито-крыто, а потом замотался… Уайер смотрел на него змеиными глазами, орал так, что на улице было слыхать, а у Феликса все поджилки тряслись: «Если уволит – куда мне? В налетчики или воры?»

– На этот раз я тебя прощаю, – сказал Лемуан. – Ты молодой и глупый. Но если это повторится – пеняй на себя.

Феликс сидел перед ним как оплеванный.

Положи хорошее яблоко в корзину с гнильем, оно тут же плесенью покроется. Надо уходить из полиции – а куда уйдешь?

2

Ну, богат дом у Роберта Уайера!

Феликс и Коллор хоть и напустили на себя равнодушный вид, а все равно поглядывали на портреты, на бронзы. Стол в гостиной – резной, с цветными вставками – небось из Европы. На столе две вазы с лошадиную голову – серебро. Ковер от стены до стены – ноги по щиколотку утопают.

– Вот сукины дети! – не удержался Коллор.

Появилась хозяйка – Лиззи Уайер. Джонни поперхнулся на полуслове – такая красавица. Поздоровалась вежливо. Расправив складки белого платья, села.

Коллор нахмурился: не привык он с такими дамочками разговаривать. Показал ей удостоверение:

– В вашем доме служит женщина по имени Хобу…

Миссис Уайер перебила его:

– Мой свекор знает, что вы здесь?

Коллор покачал головой:

– Нет. Мы пришли неофициально. У нас есть сведения, что Хобу из той же деревни, что и опасный коммунист Ли Тянбао. Мы не стали говорить мистеру Уайеру, что хотим побеседовать с вами. В его положении человек нервно реагирует на «вмешательство в частную жизнь».

Миссис Уайер наклонила голову:

– Я понимаю.

– Сейчас белые люди должны действовать заодно, иначе забастовка разорит нас всех. Хобу тоже бастует?

– Нет, она здесь.

В дверях показалась девушка с темными, коротко остриженными волосами. Миссис Уайер поманила ее:

– Ада, позовите, пожалуйста, Хобу из детской.

Девушка кивнула и исчезла. Феликс узнал ее: видел в Гензане среди беженцев. Гляди, в какой дом устроилась, шельма!

Через минуту Ада вернулась, и следом за ней в гостиную вошла китаянка. На ней было европейское серое платье, черные волосы забраны в пучок и заколоты деревянными шпильками.

– Хобу, эти джентльмены хотят с тобой поговорить, – сказала миссис Уайер. – А ты, Ада, ступай присмотри за ребенком.

Коллор задавал Хобу вопросы и что-то помечал в бумагах. Она рассматривала свои ногти:

– Нет, я не знаю человека по имени Ли Тянбао. Нет, я не имею родных. Я никогда не была в деревне: меня воспитывали в монастыре.

– У вас перебинтованные ноги, – сказал Коллор. – Никак монашки постарались?

– Я осиротела, когда мне было пять лет – ноги уже были перебинтованы. Потом меня отправили в монастырский приют.

Миссис Уайер курила. На стене чернела ее тень – длинный мундштук походил на дудочку.

– Вы можете подтвердить слова этой женщины? – обратился к ней Коллор.

Миссис Уайер кивнула:

– Да, конечно. Я хотела, чтобы няня моей дочери была христианкой. Хобу очень набожна и никакого отношения к коммунистам не имеет.

Джонни поднялся.

– Пойдем, – позвал он Феликса. – Спасибо, что уделили нам время.

Выходя из гостиной, он уронил папку, бумаги разлетелись, и Хобу помогла их собрать:

– Вот ваши записи, сэр.

3

На улице Коллор долго возился с мотоциклом – тот никак не заводился. Пнул колесо в сердцах, сел на землю.

– Что думаешь? – спросил, помолчав.

– О ком? – Феликс все еще вспоминал ту девушку, Аду.

– О миссис Уайер. Леди покрывает свою служанку. Готов спорить, что ни в каком монастыре Хобу не была. Видел у нее на шее шнурок?

– Нет…

– Обычно на таких шнурках китайцы носят нефритовых богов – Будду или Гуань Инь. Я специально уронил папку. Хобу стала собирать бумаги, и кулон вывалился у нее из-под платья. Она буддистка.

Феликс сел на свою мотоциклетку (купил недавно, а рикшу, отзывавшегося на свист, передал девчонкам из машинописного бюро):

– Но это еще не говорит о том, что Хобу связана с коммунистами.

– Это говорит о том, что Хобу и ее хозяйка врут. Интересно – почему? Может, не хотят неприятностей: думают, отбрешутся от полиции – и дело с концом. А может, не все так просто…

4

Лиззи долго стояла у открытого окна и смотрела, как Хобу играет с Бриттани в песочнице.

– Не стану я, мисси, надевать вашу панаму, – доносился голос няньки. – Я буду в ней как дура.

Боязнь выглядеть нелепо – это так по-человечески. Насколько трудно принять, что китайская прислуга – это тоже люди со своей гордостью, интересами и тайной жизнью, которая спрятана от глаз хозяев. Умом понимаешь, что это так, но сердце не верит. Сочувствовать получается только тем, кто похож на тебя, кто может испытывать чувства, подобные твоим. Наверное, из-за этого новости о наводнениях и массовых эпидемиях в китайских городах пролетают мимо ушей, как будто речь идет о муравьях.

Лиззи не сомневалась, что Хобу знает того коммуниста – слишком неумело она врала. Эта женщина преданно любила Бриттани, подставила себя под удар, защищая хозяйку от Хью, она не пошла бастовать вместе со всеми. Но можно ли доверять ей? Что Лиззи знает о Хобу?

Что она вообще знает о людях? Клим оказался отцом девочки, которую сбил Роберт. Конечно, он не стал бы помогать Лиззи, даже если бы у нее были деньги на журнал. Мистер Бернар – благородный человек, который раздал на благотворительность больше всех в Шанхае, – отказался помогать ей. Куда делось его добросердечие? А может, все дело в Эдне и она нарочно наговорила Даниэлю бог весть что? Маленькая месть – ткнуть сестру носом: «У тебя ничего не выйдет». Она всегда так поступала в детстве.